Библейская критика светской справедливости

Это дополнительная статья из серии про справедливость и расу, включающей в себя статьи «Библия и раса», «Грех расизма» и статью, которая готовиться к выпуску «Правосудие в Библии».

Проблемы, с которыми мы сталкиваемся

Какая справедливость? Никогда еще не звучало столь сильных призывов к справедливости, как те, которые мы слышим сегодня. Но редко те, кто выступает с этими призывами, признают, что в настоящее время существуют противоречивые взгляды на справедливость, часто с острыми разногласиями, и что ни один из них не достиг культурного консенсуса, даже в такой стране, как США. Слишком самонадеянно полагать, что все примут ваше видение справедливости, а не чье-то другое – только потому, что вы так сказали.

Библейская справедливость. В Библии христиане имеют древнее, богатое, сильное, всеобъемлющее, сложное и привлекательное понимание справедливости. Библейская справедливость существенно отличается от всех светских альтернатив, не игнорируя при этом вопросы любой из них. Тем не менее, христиане мало знают о библейской справедливости, несмотря на то что она занимает значимое положение в Священном Писании. Это невежество имеет два эффекта. Во-первых, большие церкви до сих пор не видят «совершение справедливости» как части своего призвания отдельных верующих. Во-вторых, многие молодые христиане, признавая эту неудачу церкви и желая все исправить, прибегают к тому или иному светскому подходу к правосудию, который вносит искажения в их практическую жизнь.

История справедливости

Традиции. Никто не смог лучше объяснить наше нынешнее затруднение с понятием справедливости, чем Аласдер Макинтайр (Alasdair MacIntyre), особенно в своей книге «Чье правосудие? Какая рациональность?» [1] он показывает, что за каждым пониманием справедливости стоит ряд философских убеждений о (а) природе и цели человека, (б) нравственности и (в) практической рациональности – как мы познаем жизнь и оправдываем истинные убеждения. В своей книге он прослеживает четыре основных исторических представления о справедливости. Есть классическая (от Гомера до Аристотеля), библейская (от Августина до Фомы Аквинского, чьим достижением было включение некоторых мыслей от Аристотеля), просвещение (особенно Локк, Кант и Юм), которые затем создали основу для современного либерального подхода, разделившегося на ряд конкурирующих взглядов, борющихся друг с другом в настоящее время.

Ранние мыслители эпохи Просвещения искали основы морали и справедливости не в Боге и не в религии, а в том, что может быть обнаружено только человеческим разумом [2]. Дэвид Юм не верил, что это возможно. Он утверждал, что вне нас нет никаких моральных норм или абсолютов, которым мы должны подчиняться независимо от того, что мы думаем или чувствуем, и поэтому мы не можем их обнаружить с помощью разума. Скорее, он учил, что единственной основой наших нравственных решений является не разум, а сентиментально-моральные ощущения, в значительной степени основанные на наших эмоциях, а не на нашем рациональном мышлении. Юм «победил», и сегодня его преемники довели его идеи до логического заключения, что все моральные притязания зиждутся на культуре и поэтому в конечном счете основаны на наших чувствах и предпочтениях, а не на чем-то объективном [3][4].

Провал проекта «Просвещение». Но Макинтайр показывает, насколько это проблематично. Социальный консенсус в отношении морали и справедливости, который, как считали мыслители эпохи Просвещения, мог бы быть достигнут, если бы они оставили религию позади, не был реализован, и Макинтайр объясняет, почему. На своей знаменитой аналогии с наручными часами он показывает, что невозможно определить, являются ли часы «хорошими» или «плохими», если вы не знаете, для чего они предназначены. Забивать гвозди или показывать время? [5] Не зная предназначения часов, невозможно ничего определить.

Точно так же, если вы не знаете, для чего созданы люди, вы никогда не придете к какому-либо согласию относительно того, что хорошо, а что плохо, и, следовательно, относительно понятия справедливости. Светская точка зрения утверждает, что люди появились случайно. Мы здесь вовсе не для каких бы то ни было целей. Но если это так, то нет способа логически определить, является ли то или иное поведение неправильным и несправедливым, если брать за основу светское видение и убеждения об устройстве мира. Значит, права человека основаны только на том, что некоторые люди считают их важными. Но так делают не все; что вы скажете людям, которые не верят в них и не уважают их? Почему ваши чувства должны преобладать над чувствами другого человека? После Дэвида Юма ни у одной современной теории справедливости нет ответа, кроме как «потому что мы так сказали».

Проблема истоков

Многие светские люди отвечают Макинтайру, что нам не нужна никакая основа для прав человека, потому что «все понимают», что забота о правах других — это просто «здравый смысл». Ниже приведен отрывок из интервью (слегка отредактированного мной – прим. автора) между Кристианом Смитом, автором книги «Atheist Overreach» («Атеистический обман» – прим.пер.), и атеистом в подкасте под названием «Жизнь после Бога».

Смит: Есть разница между инстинктом, что неправильно позволять людям голодать, не помогая им – это еще одна причина настаивать на том, что мы должны идти на жертвы – часто огромные жертвы – необходимые для предотвращения страданий. Если люди говорят: «Почему мы должны помогать другим? То, что происходит за пределами наших границ – не наша проблема», – что [светский человек] говорит им?

Стандарт не в том, что «есть ли у нас власть, способная заставить людей жертвовать ради других?», а в том, что у нас есть основания убедить разумного скептика, спрашивающего: «Почему я должен заботиться о них?» Есть ли у вас не только объяснение, почему позволять людям голодать – неправильно, но и оправдывающая мотивация идти на жертвы, необходимые для помощи им? Без того и другого в обществе не могут существовать моральные ценности. И если вы [сугубо светских взглядов], я не думаю, что они у вас есть. Я не говорю, что атеисты не могут выбирать добро, но когда они это делают, то это произвольное субъективное предпочтение, а не рационально обоснованное мнение, имеющее убедительную власть над другими.

Атеист: Для меня это не имеет смысла. Я просто считаю, что поскольку люди — это люди, к ним нужно относиться справедливо. Я знаю, каково это – относиться к людям с добротой или с подлостью. Я знаю, что другие чувствуют то же самое, поэтому хочу относиться к ним с достоинством и уважением, потому что именно этого я бы хотел для себя. У меня нет объективного источника достоинства людей — это основано на том, что я хотел бы, чтобы ко мне относились именно так. Почему это не убедительно для разумного скептика? Почему мне нужны еще причины? Это похоже на здравый смысл.

Смит: Я не думаю, что здесь работает разум. Это не аргумент, это чувства. И такого рода чувства (любовь и права человека) пронизывают непрерывные потоки нескольких тысячелетий культурного наследия, на которое сильно влияют христианство и иудаизм. Именно поэтому эти идеалы имеют для вас смысл. Если меня что-то и беспокоит – то именно это. Эти моральные идеалы – любить ближнего своего и уважать его права, независимо от того, кто он и где он, – имеют смысл для нас сейчас. Но если они (как я думаю, это можно продемонстрировать) основаны на культурном наследовании религии [на мировоззрении, которое раньше было в нашей культуре], то будут ли эти нравственные идеалы иметь смысл для наших внуков по мере того, как религия будет угасать? Не скажут ли они просто: «Конечно, меня волнует мое не-страдание, но почему я должен быть заинтересован в не-страдании другого»? [Секуляризм] не имеет обоснованного ответа на этот вопрос.

Атеист говорит Смиту, что это просто здравый смысл или рационализм – сказать: «Я хочу, чтобы со мной так обращались, поэтому я должен так же относиться к другим». Смит говорит, что это не разум.  Вы можете чувствовать, что золотое правило нравственности верно, но почему кто-то другой должен чувствовать то же, что и вы?

Краткое описание библейской справедливости

1. Общество: другие претендуют на мое богатство, поэтому я должен отдавать добровольно. Библия изображает мир человека как глубоко взаимосвязанное сообщество. Поэтому благочестивые должны жить так, чтобы общество укреплялось. Исследователь Ветхого Завета Брюс Уолтке (Bruce K. Waltke) изложил всё учение о «праведниках» в книге Притч в краткой и практичной форме: «Праведники (ивр. «саддик») готовы ставить себя в невыгодное положение, чтобы общество извлекло выгоду; нечестивые готовы ставить общество в невыгодное положение, чтобы извлечь выгоду для себя» [7]. В качестве примера можно привести законы Ветхого Завета (Второзаконие 24:17-22). Землевладельцам было заповедано не максимизировать прибыль, собирая абсолютно все снопы, маслины или виноград. Вместо этого хозяин должен был оставлять часть урожая на полях, чтобы работники или бедные могли собрать его своим трудом, а не просить милостыню. Когда в тексте говорится, что снопы, маслины и виноград «должны быть для» бедных, используется еврейская фраза, обозначающая право на собственность. Ошибочно относиться ко всей своей прибыли и имуществу как к личному. Поскольку все ваше богатство принадлежит Богу (вы просто распоряжаетесь им), общество имеет на него определенные права. Тем не менее, оно не подлежит конфискации. Вы должны признать эти притязания и добровольно проявить радикальную щедрость. Такой взгляд на имущество не вписывается ни в капиталистическую, ни в социалистическую экономику [8].

2. Равноправие: со всеми должны обращаться одинаково и с достоинством. Левит 24:22: «И для поселенца, и для уроженца страны пусть у вас будет один закон». Древнееврейское слово «месраим» означает «справедливость», а в Исаии 33:15 сказано: «Тот, кто ходит в правде [справедливости – «месраим»]… удерживает руки свои от взяток». Взяточничество несправедливо, потому что в торговле, юриспруденции и правительстве к бедным относятся не так, как к богатым. Любая система правосудия или правительства, в которой решения обусловлены тем, сколько денег имеют стороны, является мерзостью перед Богом. Другой пример несправедливости – нечестное ведение бизнеса. Левит 19:13 и Второзаконие 24:14-15 говорят о несправедливой оплате труда. Амос 8:5-6 говорит о «неверных весах» для обмана людей и продаже даже «отходов зерна». Делать что-то с халатностью для экономии времени и ресурсов, и предоставлять поэтому низкокачественный продукт, чтобы заработать больше денег, и не обслуживать покупателей должным образом — значит делать несправедливость.

3. Коллективная ответственность: иногда я ответственен за грехи других людей и участвую в них. Иногда Бог возлагает на семьи, группы людей и нации коллективную ответственность за грехи отдельных людей. Даниил кается в грехах, совершенных его предками, хотя нет никаких доказательств его соучастия в них (Даниил 9). Во 2 Царств, 21 главе Бог возлагает на Израиль ответственность за несправедливость, совершенную царем Саулом по отношению к Гаваонитянам, хотя к тому времени тот был уже мертв. В Иисус Навин 7 и Числа 16 Бог держит целые семьи ответственными за грех одного члена. В 1 Царств 15:2 и Второзаконие 23:3-8 Он обвиняет членов нынешнего поколения языческой нации за согрешения, совершенные их предками много поколений прежде. Почему? Есть три причины.

Коллективная ответственность. Семья Ахана (Иисус Навин 7) ничего не крала, но они помогли ему стать человеком, который будет красть. Акцент в Библии на важности семьи для формирования характера подразумевает, что остальная часть семьи не может полностью избежать ответственности за поведение их члена.

Коллективное участие. Греховные поступки формируют не только нас, но и людей вокруг нас. И когда мы грешим, мы влияем на тех, кто нас окружает, таким образом воспроизводя греховные модели поведения – пусть даже незаметные – на поколения вперед. Таким образом, как и в Исход 20:5, Бог наказывает за грех вплоть до нескольких поколений, потому что обычно более поздние поколения в той или иной форме участвуют в одной и той же форме греха [9].

Узаконенный грех. Социально институционализированный образ жизни становится весомым в пользу власть имущих и угнетающих, а не тех, у кого меньше власти. Примерами могут служить системы уголовного правосудия (Левит 19:15), коммерческие практики, такие как займы под высокие проценты (Исход 22:25-27; Иеремия 22:13) и несправедливо низкая (Иакова 5:4) или задержанная заработная плата (Второзаконие 24:14-15). Когда эти системы утверждаются, они причиняют больше зла, чем может замышлять или даже осознавать какой-либо отдельный человек внутри системы.

4. Индивидуальная ответственность: в конечном итоге я несу ответственность за все свои грехи, но не за все последствия. Библия не учит, что ваш успех или неудача полностью обусловлены личным выбором. Бедность, например, может быть вызвана личным выбором (Притчи 6:9-11; 23:21), но она также может существовать из-за окружающих факторов, таких как голод, эпидемия, или же из-за абсолютной несправедливости (Притчи 13:23 [10]; сравн. Исх. 22:21-27). Таким образом, мы не полностью контролируем последствия в нашей жизни.

Мои грехи. Несмотря на реальность коллективной ответственности и зла, Библия настаивает: в конечном счете наше спасение заключается в том, что мы делаем как личности (Иезекииль 18). Существует несимметричное соотношение между личной и коллективной ответственностью. Во Второзаконии 24:16 сказано, что, согласно обычному человеческому закону, мы должны нести ответственность и наказываться за свои собственные грехи, а не за грехи наших родителей. Мы действительно продукт нашего общества, но не полностью: мы можем сопротивляться его моделям поведения. Иезекииль 18 — это пример того, что может произойти, если слишком много внимания уделять коллективной ответственности — это ведет к «фатализму и безответственности» [11]. Реальность коллективного греха не покрывает личную моральную ответственность, так же как личная ответственность не отменяет реальности коллективного зла. Отрицать (или в значительной степени отрицать) одно из двух – означает принять один из мирских взглядов на справедливость, а не библейский [12].

5. Поддержка: мы должны уделять особое внимание бедным и угнетаемым слоям населения. Хотя мы не должны быть пристрастны ни к кому (Левит 19:15), мы должны проявлять особую заботу о слабых и беспомощных (Исаия 1:17; Псалом 40:2). Здесь нет противоречия. Притчи 31:8-9 заявляют: « Открывай уста твои за безгласного… и для дела бедного и нищего». Библия не говорит: «Защищайте богатых и сильных», – не потому, что они менее важны как личности перед Богом, а потому, что они не нуждаются в этом от вас. Игровое поле не ровное, и если мы не будем заступаться за бедных, то равенства не будет. Согласно этому аспекту справедливости, мы стремимся дать больший социальный, финансовый и культурный капитал (власть) тем, у кого его меньше. В Иеремия 22:3 говорится: «… спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте и не тесните пришельца, сироты и вдовы…» Иеремия призывает защищать группы людей, которые не могут защитить себя от плохого обращения, как другие (сравн. Захария 7:9-10).

Памятник Мартину Лютеру Кингу-младшему в Вашингтоне

Многообразие теорий справедливости

Кратко характеризуя альтернативные представления о справедливости, действующие в нашей культуре, можно сказать, что некоторое упрощение неизбежно. [13] Тем не менее, широко распространено мнение, что используются следующие четыре категории теорий о справедливости. [14]

Все эти теории – светские, и они все разделяют два предположения. (а) Во-первых, в отличие от Мартина Лютера Кинга-младшего (см. «Письмо из Бирмингемской тюрьмы» – “Letter from Birmingham Jail”) все они предполагают, что не существует трансцендентных, моральных абсолютов, на которых основывалось бы правосудие. Они верят в «имманентную структуру» («immanent frame») Тейлора [15], утверждающую отсутствие сверхъестественной реальности, вследствие чего моральные ценности и само определение справедливости придумываются людьми. (б) Все они рассматривают человеческую природу как чистый лист, как будто ее можно полностью переделать человеческими средствами, а не как данную Богом природу, которую необходимо почитать для нашего процветания.

1. Либертарианство – “ Свобода“.

Справедливое общество продвигает свободу личности.

Эта точка зрения, не так давно отстаиваемая Робертом Нозиком (Robert Nozick), верит в небольшое количество индивидуальных прав, но не правомочностей (обладание законным правом – прим. ред.).  Люди имеют право на то, чтобы им не причинялся вред, абсолютное право на частную собственность, если она законно приобретена, а также права на свободу слова и свободные связи. Первый способ защитить эти права – иметь правительство, с минимальной степенью вмешательства в жизнь людей. В данной системе высокие налоги несправедливы, также как и нарушение права частной собственности. Крупномасштабное правительство, с высокой степенью вмешательства в жизнь людей неизбежно стремится регулировать речь, свободу мысли и организации.

Второй способ защитить эти права — иметь нерегулируемый свободный рынок. Либертарианская точка зрения в высшей степени индивидуалистична и основана на неявном предположении, что каждый человек принадлежит самому себе и что исход чьей-либо жизни полностью зависит от его личного выбора и усилий [16].

Краткий библейский анализ:

Во-первых, эта точка зрения отрицает многогранность того, кем мы являемся – личностями, все еще встроенными в сообщества, учрежденные Богом (семья, государство), и созданными по образу и подобию Триединого Бога. Библия уравновешивает индивидуальную свободу с общественными обязанностями. В отличие от Библии, либертарианство отрицает или преуменьшает роль угнетающих социальных сил в том, что делает людей бедными, отказываясь видеть, как грех создает неровные игровые поля, которые нельзя выровнять лишь индивидуальной свободой.

Во-вторых, она отрицает доктрину универсальности греха. Она видит злой потенциал в правительстве, но почти не видит его в рынках капитала, хотя человеческий грех присутствует повсюду и все развращает.

В-третьих, в ней есть суббиблейское понимание свободы. Либертарианство обычно видит свободу в совершенно отрицательных терминах — это свобода «от». Но мы созданы Богом для того, чтобы любить Его и ближнего своего, а не только себя, и поэтому чем больше мы будем делать то, для чего созданы, тем более свободными будем.

Наконец, такое понимание абсолютных прав на собственность и на себя не соотносится с библейским представлением о сотворении. Мы принадлежим Богу, а не самим себе, как и все, что мы имеем. Все, что у нас есть – в конечном счете Божий дар и должно быть распределено.

2. Либеральный – «Равенство».

Справедливое общество способствует справедливости для всех.

Эта точка зрения, недавно высказанная Джоном Роулзом, значительно расширяет идею прав человека, превращая их в (как говорят либералы) правомочности.[17] Либералы добавляют к правам на свободу (право на свободу слова, собственность, религию) также социальные или «экономические права» (право на образование, медицинскую помощь).[18] Роулз обосновывает такие права следующим образом. Он утверждал, что если люди должны изобрести общество за «завесой незнания» – не зная, куда они будут помещены (не зная, какой расы, пола, социального статуса и т.д.), – то каждый из них, исходя из чистого, рационального интереса, сформирует такое общество, в котором будут существовать значительные правовые меры по перераспределению богатства в пользу тех, кто родился в бедных общинах, а также по установлению многих других экономических и социальных прав. Только такое общество будет справедливым и рациональным. Как только будет установлено, что экономические и социальные права работают, тогда, с точки зрения либералов, в обществе не будет необходимости в каком-либо консенсусе в отношении моральных ценностей – не нужно, чтобы все соглашались с тем, что такое Благо (добро). Скорее, соблюдение индивидуальных прав человека становится единственным необходимым нравственным стандартом (а отрицание их – единственным грехом). Тогда люди будут свободны жить своей жизнью, преследуя то, что, по их мнению, является их благом.

Основное отличие от либертарианской точки зрения заключается в том, что сейчас для государства справедливо и честно перераспределять богатство через налогообложение и государственный контроль над рынком. Тем не менее, Роулз и либералы все еще считали, что некий свободный рынок — это лучший способ приумножить богатство общества, которое тогда можно было бы честно разделить. Причина, по которой либералы в основном все еще дружелюбны к капитализму, заключается в том, что, в конечном счете, эта точка зрения все еще в высшей степени индивидуалистичная, дающая индивидуумам свободу создавать свое «добро», смысл и мораль. Так что либерализм все еще нацелен не на разные результаты, а на равные возможности для индивидуумов в достижении своего счастья. Последствия для каждого отдельного человека все еще определяются личными усилиями и трудовой этикой.

Краткий библейский анализ:

Как показали недавние научные исследования, убеждения либерализма о правах человека и заботе о бедных основаны на христианстве.[19] Ученые утверждают, что эти убеждения зависят от представления о человеке как о личности, обладающей бесконечным достоинством и ценностью, и о равенстве людей, независимо от расы, пола и социального слоя. Эти убеждения возникли только в культурах, находящихся под влиянием Библии и отмеченных верой в Бога Создателя. Они также показывают, что эти иудео-христианские верования не вписываются в современное светское представление о том, что нет никаких моральных абсолютов и что человечество является строго продуктом эволюции. Вывод: эти более старые убеждения о человеческом достоинстве, по сути, внедрены в светскую современную культуру. Это означает, что христиане могут согласиться со многим в этой теории справедливости. Тем не менее, как показал Макинтайр, в подходе либерализма есть противоречия и пагубные недостатки.

Во-первых, свобода личности стала де-факто абсолютной, накладывающей вето на все другие вещи, и, в отличие от более традиционных сообществ, либеральные общества не смогли уравновесить индивидуальную свободу и обязательства перед семьей и обществом. Результатом этого стал распад семей, соседств и институтов. Получается, что без набора общих моральных ценностей (помимо приверженности индивидуальной свободе) и без общего взгляда на то, кто мы в социальном плане, общество не может удержаться от раскола. Поскольку либерализм был долгое время доминирующей теорией справедливости, то нынешний трайбализм (враждебное отношение в обществе одной этнической группы к другойприм.ред), беспрецедентная потеря социального доверия и распад институтов можно рассматривать как провал либерализма. Некоторые утверждают, что либерализм «работал» в обществе только тогда, когда религия оставалась сильной, потому что она могла компенсировать эгоизм, который развивает индивидуализм, и могла обеспечить чувство солидарности и общности, которое индивидуализм дать не может. Теперь, когда религия находится в состоянии резкого упадка, это равновесие исчезло.[20]

Во-вторых, если справедливость — это просто уважение прав и возможностей личности и нет более высоких моральных абсолютов, то как мы можем решать вопросы, когда права вступают в конфликт и противоречат друг другу, как это часто бывает? Другая проблема либерализма заключается в том, что требования людей в отношении прав часто противоречат друг другу. Либерализм не может определить, могут ли одни права иметь преимущество над другими. В дебатах между феминистками и трансгендерами кто выигрывает и на каком основании? Те, чьи сторонники более ярые, у кого денег больше?

В-третьих, даже светские критики отмечают, что рациональность — это недостаточная основа для справедливого общества. Многие критики Роулза отмечают, что если ваша единственная мотивация — это рациональный интерес, то тем, кто стоит за «завесой незнания», все равно не придется соглашаться с правами. Количество бедных — это меньшинство, и шансы на то, что вы ими не станете, высоки. Так почему бы не пойти на риск, создав общество, которое эксплуатирует бедных, чтобы использовать их в своих интересах? Почему бы не согласиться на это, если ты сам не будешь бедным? Эксплуатация бедных тогда определенно может рассматриваться как «рациональный интерес». Но если либералы хотят ответить, что эксплуатировать бедных — это неправильно, то они отняли у них право на это, потому что отрицают моральные абсолюты. Кто скажет, что эксплуатация бедных не может быть, с точки зрения анализа затрат и результатов, более практичной? Тогда нет никаких реальных гарантий того, что либеральное общество не перейдет к их угнетению.

Наконец, настойчивое требование либералов о том, чтобы религиозные взгляды не обсуждались в обществе, лицемерно. Это говорит религиозным людям, что они не должны спорить, исходя из своих вероучений и убеждений, а должны использовать только «общественный рассудок» и «рациональный интерес» – и все это при внедрении их собственных убеждений в отношении человеческой природы, прав, сексуальности и многих других вещей, которые являются презумпциями веры, оставшимися от нашего христианского прошлого, а не предпосылками от науки.

3. Утилитаризм – «Счастье».

Справедливое общество распространяет наибольшее счастье на наибольшее число людей.

Эта третья теория, ассоциируемая с Джоном Стюартом Миллем (John Stuart Mill), не так важна в формальном правоведении, и все же ее основная идея имеет большое интуитивное значение для светских людей. Вероятно, утилитаризм доминирует в большинстве общественных дискуссий в области общественного порядка и лежит в основе многих индивидуальных судебных исков. В этом смысле суть правосудия – наибольшее счастье для наибольшего числа людей. Это еще одно стремление к тому, чтобы правосудие основывалось не на моральных абсолютах, а на некой «практической рациональности». Если что-то делает большинство людей счастливыми, то это справедливо. Но где грань? Значит ли это, что все, что большинство желает для своего счастья, нормально? Утилитаристы используют «принцип непричинения вреда», чтобы создать ограничения. Они утверждают, что люди должны быть свободны в достижении того, что делает нас счастливыми, до тех пор, пока это не причиняет вреда другим. Очевидно, однако, что неизбежны столкновения из-за того, что делает людей счастливыми, и поэтому последним арбитром для утилитаристов является правило большинства. Сегодня СМИ в значительной степени полагаются на утилитаризм, когда прямо или косвенно утверждают, что опросы говорят нам о том, что большинство американцев теперь предпочитают Х, и поэтому Х теперь в порядке вещей. Утилитаризм не так индивидуалистичен, как первые две теории справедливости. Утилитаризм «мажоритарный». Действительно, многие утилитаристы рассматривают индивидуальные права как барьеры на пути к счастью большинства. «Если вы верите в права человека, вы, вероятно, не утилитарист».[21]

Краткий библейский анализ:

Во-первых, без доктрины творения эта точка зрения не почитает человека как обладающего достоинством, которое не может быть нарушено. Может ли большинство населения определить свое счастье таким образом, что оно может достигаться только в случае помещения меньшинства в лагеря для интернированных? На предпосылках утилитаризма это реализуемая вещь (и осуществленная в нацистской Германии и даже в США – в отношении японо-американцев во время Второй мировой войны).

Во-вторых, без доктрины о грехе она наивно предполагает, что средства достижения счастья для большинства не могут быть чем-то злым. Если что-то делает человека счастливым – это не означает, что это правильно. Многие глупые и жестокие вещи могут делать нас счастливыми. Кроме того, без понимания человека как души и тела такая точка зрения предполагает, что «счастье» может быть достигнуто путем предоставления материальных благ и богатства и удовольствий, когда долгое время мудрость во многих культурах признавала, что это не есть основа для настоящего счастья.

Наконец, «принцип непричинения вреда» бесполезен в качестве руководства или в качестве препятствия к злоупотреблениям. В тот момент, когда вы утверждаете, что что-то причиняет вред, вы основываетесь на каком-то взгляде на человеческую природу – как должны жить люди – и на каком-то понимании добра и зла. Утверждение, что что-то никому не вредит, основано на каком-то представлении о человеческой природе и человеческой цели, которое, в конечном счете, является вопросом веры. Сторонники законов Джима Кроу (Jim Crow) часто использовали утилитаристские аргументы и принцип непричинения вреда, говоря афроамериканцам, что сегрегация – не вред, а благо. При отсутствии каких-либо моральных абсолютов кто должен говорить, что хорошо для меньшинства? В этом случае большинство – но никак не меньшинство – получает возможность его определять.

4. Постмодернизм – «Власть».

Справедливое общество подавляет власть доминирующих групп в пользу угнетенных.

Четвертая теория справедливости в некотором смысле является новейшей из всех, хотя и имеет более старое происхождение. Опираясь на учение Карла Маркса, то, что можно назвать критической теорией постмодернизма, возникла совсем недавно с ее собственным взглядом на справедливость, который резко отличается от других теорий.[22] Поскольку она сформировалась совсем недавно и произвела мощный всплеск, нам потребуется больше времени, чтобы ее описать и с ней взаимодействовать.[23]

Критическая теория постмодернизма утверждает:

Во-первых, объяснение неравенства в отношении богатства, благополучия и власти никогда не связано с индивидуальными действиями, или различиями в культурах, или с различиями в человеческих способностях, а связано только с несправедливыми социальными структурами и системами. Единственный способ исправить ситуацию в отношении угнетенных — это социальная политика, а не просьба изменить свое поведение или культуру.[24]

Во-вторых, все искусство, религия, философия, нравственность, закон, средства массовой информации, политика, образование и формы семьи определяются не здравым смыслом или истиной, а все тем же – социальными силами. Все определяется классовым сознанием и социальным положением. Религиозная доктрина, наряду со всей политикой и законодательством, всегда – в своей основе – способ получить или сохранить социальный статус, богатство и, следовательно, власть над другими.

В-третьих, поэтому реальность — это не что иное, как власть. И в таком случае чтобы увидеть реальность, власть должна быть обозначена посредством «интерсекциональности» (это исследование пересечения различных форм или систем угнетения, доминирования или дискриминации – прим. ред.). Категориями являются: раса, пол, сексуальная ориентация, гендерная идентичность (а иногда и другие). Если вы белый, мужчина, гетеросексуал, цисгендер (человек, чья гендерная идентичность и гендерное самовыражение совпадают с его биологическим полом – прим. ред.), то вы обладаете наибольшей властью. Если вы вообще не попадаете ни в одну категорию, то вы – самый маргинализированный и угнетенный, а между этими крайностями находится целый спектр категорий. Самое главное: каждая категория по направлению к угнетенному концу спектра имеет больший моральный авторитет и способность видеть, как обстоят дела на самом деле. Только бессилие и угнетение приносит нравственную высоту и истинное знание. Поэтому те, у кого больше привилегий, не должны вступать ни в какие дебаты – они не имеют ни права, ни возможности давать советы угнетенным, будучи ослепленными своим социальным положением. Они просто должны отказаться от своей власти.

В-четвертых, основной способ осуществления власти — это использование языка через «доминирующие дискурсы». Доминирующий дискурс — это любое притязание на справедливость, независимо от его обоснования на якобы здравом смысле и науке или на религии и морали. Язык не просто описывает реальность – он ее конструирует или создает. Структуры власти маскируются под язык разумности и истины. Таким образом, академические учреждения скрывают свои несправедливые структуры за разговорами об «академической свободе», корпорации – за разговорами о «свободном предпринимательстве», наука – за разговорами об «эмпирической объективности», а религия – за разговорами о «святой истине». Все эти кажущиеся истиной утверждения на самом деле являются лишь сформулированными описаниями, призванными доминировать, и поэтому должны быть разоблачены. Рациональные дебаты и «свобода слова», таким образом, выходят за рамки – они только обеспечивают несправедливым дискурсам эфирное время. Единственный способ справедливо реконструировать реальность — это подорвать доминирующие дискурсы – а для этого требуется контроль над речью.

В-пятых, культуры, как и личности, могут быть отображены через интерсекциональность. С одной стороны, ни одна культура не лучше другой. Все культуры одинаково ценны. Но люди, которые видят свою культуру лучшей и оценивают другие культуры как низшие; или даже люди, которые видят свою собственную культуру как «нормальную» и оценивают другие культуры как «экзотические», являются членами деспотической культуры. А деспотические культуры (хотя это слово не употребляется) являются низшими – и их должны презирать.

Наконец, ни индивидуальные права, ни индивидуальная идентичность не являются первичными. Традиционный либеральный акцент на индивидуальные права человека (частная собственность, свобода слова) – препятствие для радикальных изменений, которые общество должно будет претерпеть, чтобы распределить богатство и власть. А мысль, что, будучи личностью, вы можете сформировать индивидуальность, отличающуюся или независимую от других в своей расе, этнической группе, полу и так далее – иллюзия. Групповая идентичность и права – единственно реальны. Вина назначается не на основе индивидуальных действий, а на основе членства в группе и социального/расового статуса.

Краткий библейский анализ:

Во-первых, это глубоко бессвязно, непоследовательно. Если все притязания на истинность и программы действий в области правосудия социально построены для сохранения власти, то почему же притязания и программы сторонников этой точки зрения не подвергаются такой же критике? Почему утверждения сторонников постмодернистской справедливости о том, что «это угнетение» бесспорно, морально верно, в то время как все остальные моральные притязания являются лишь социальными конструкциями? И если все ослеплены классовым сознанием и социальным положением, то почему же они не являются такими же социальными конструкциями?[25] Интерсекциональность заявляет, что угнетенные люди видят вещи ясно, но как такое может быть, если именно социальные силы делают нас полностью такими, какие мы есть, и контролируют то, как мы понимаем реальность? Неужели они в меньшей степени сформированы социальными силами, чем другие? И если все люди, обладающие властью, – кто «отдает приказы» в социальном, культурном, экономическом плане и контролируют общественный дискурс, – неизбежно используют его для доминирования, то если бы какие-нибудь революционеры сместили угнетателей на вершине общества, то почему они не станут людьми, против которых впоследствии должны восстать и которых сместят? Чем бы они отличались? На эти вопросы у постмодернистского взгляда о справедливости нет адекватных ответов. Вы не можете настаивать на том, что вся мораль построена на культуре и относительна, а затем утверждать, что это не так. Этот недостаток видят не только христиане, и поэтому он может быть роковым для всей теории.[26]

Во-вторых, это слишком упрощенно. Постмодернистский взгляд на правосудие следует за Руссо и Марксом, считавших людей по своей природе добрыми или пустыми заготовками. Любое зло прививается нам обществом, социальными системами и социальными силами. Поэтому любая патология (бедность, преступность, насилие, жестокость) обусловлена только одним – неправильной социальной политикой. Но с библейской точки зрения мы знаем, что мы сложные существа – в социальном плане (как индивидуальные, так и социальные существа, созданные по образу Триединого Бога), в моральном плане (грешные и падшие; но все же ценные по образу и подобию Бога) и по складу (мы в равной степени душа и тело). Причины зла и несправедливости в жизни многочисленны и сложны.

Так, например, для восстановления бедного сообщества потребуется обширное, многомерное понимание процветания человека. Безусловно, необходима социальная реформа и ликвидация системной несправедливости. Но людям также необходимы смысл жизни, крепкие семьи и способы личностного роста, а также здоровые, функциональные сообщества и моральная дисциплина. Эта точка зрения игнорирует сложность того, что заставляет людей процветать, и поэтому ее программы на самом деле не будут работать для освобождения угнетенных людей. Она игнорирует слишком многое из того, что делает нас людьми.

В-третьих, это подрывает наше общечеловеческое единство. С библейской точки зрения, мы, в первую очередь, люди перед Богом, созданные по Его образу и подобию, и, во-вторых, представители расы/национальности. Однако постмодернистская точка зрения делает расовую или групповую идентичность человека первичной, вытесняя всякую лояльность к нации или к человеческой расе в целом. Это близко к утверждению, что существуют многие человечества, а не единая человеческая раса.

И, следовательно, в-четвертых, это отрицает нашу общую греховность. Библия учит, что грех повсеместен и универсален. Мы каждый в отдельности – члены расы или национальности, которая содержит много уникальной общей благодати для внесения своего вклада в мир. Но в каждой культуре также есть свои греховные наклонности. Ни одна раса или группа людей по своей природе не является более грешной, чем другие. Но в этом постмодернистском взгляде на справедливость группам присваивается более высокая или более низкая моральная ценность в зависимости от их власти, а некоторым группам вообще отказывают в каких-либо искупительных характеристиках. Видение целых рас как более грешных и злых, чем другие расы, приводит к таким вещам, как Холокост.

В-пятых, это делает прощение, мир и примирение между группами невозможными.

Мирослав Вольф пишет: «Прощение – это камень преткновения, потому что я исключаю врага из сообщества людей, даже если я исключаю себя из сообщества грешников» [27]. Не употребляя слово «грех», приверженцы этой точки зрения постоянно делают то, что описывает Вольф. Поэтому примирение становится шатким.

В-шестых, оно предлагает неимоверно самодовольную, «перформативную» принадлежность. Христианская идентичность принимается из милостивых рук Божьих, а не достигается нашими действиями – нас любят абсолютно не из-за наших дел. Напротив, эта точка зрения предоставляет два вида принадлежности, являющиеся в высшей степени перформативными: либо быть членом угнетенной группы, борющейся за справедливость, либо белым союзником-антирасистом. Оба эти членства, как и все другие, не основанные на Христе, могут вызывать волнения из-за необходимости доказать, что они в достаточной степени ориентированы на справедливость. Надежная идентичность христиан не требует кого-то стыдить, отчуждать и осуждать (что всегда является частью высоко перформативной принадлежности). Кроме того, новая христианская идентичность – то, что мы одновременно грешны и бесконечно любимы, – меняет и исцеляет как бывших угнетателей (говоря им, что они просто грешники), так и бывших угнетенных (убеждая их в их ценности). См. Иакова 1:9.

Наконец, эта теория склонна к угнетению. В этой теории либеральные ценности, такие как свобода слова и свобода вероисповедания, рассматриваются как простые способы угнетения людей. Часто эта точка зрения ставит эти «свободы» в пугающие кавычки. В результате приверженцы этой теории прибегают к постоянным выражениям гнева и возмущения, чтобы заставить замолчать критиков, а также к цензуре и другим видам социального, экономического и правового давления с целью подавления противоположных взглядов. Постмодернизм видит всю несправедливость как происходящую на человеческом уровне и поэтому демонизирует человека вместо того, чтобы распознавать силы зла – «мир, плоть и дьявола», – которые действуют на протяжении всей человеческой жизни, в том числе и вашей собственной. Приверженцы этой точки зрения также оказываются утопичными – они видят в себе спасителей вместо того, чтобы признать, что только истинный, святой Спаситель сможет, наконец, свершить правосудие. Когда мы имеем дело с несправедливостью, мы сталкиваемся с человеческим грехом, но, кроме того, «… наша брань не [только] против крови и плоти …» (Ефесянам 6:12).

Сравнение библейской справедливости с альтернативами

Во-первых, только библейская справедливость рассматривает все проблемы справедливости, встречающиеся во фрагментированных альтернативных взглядах.[28] Каждая светская теория правосудия освещает один или несколько из пяти аспектов библейской справедливости, упомянутых выше, но ни одна из них не покрывает все сразу.

Во-вторых, библейская справедливость возражает каждому из альтернативных взглядов, не отвергая их и не идя на компромисс с ними. (а) Библейское правосудие значительно более обосновано. Оно основано на Божьем характере – моральном абсолюте, в то время как другие теории основаны на меняющихся веяниях человеческой культуры. (б) Библейское правосудие более пронизывающе в своем анализе состояния человека, видя несправедливость, проистекающую из более сложного набора причин – социальных, личных, окружающих факторов, духовных, – чем в любой другой теории. (в) Библейская справедливость дает уникальное понимание характера богатства и собственности, которое не вписывается в современные категории ни капитализма, ни социализма.

В-третьих, библейская справедливость имеет встроенные гарантии против господства. Как мы увидели, для того чтобы иметь последовательную теорию справедливости, необходимо утверждение нравственных абсолютов, которые универсальны и верны для всех и во всех культурах. Не апеллируя к некой истине и морали несоциального происхождения, нет никакого пути к дальнейшему торжеству справедливости.[29] Однако французские постмодернисты были правы: в руках людей притязания на истину имеют тенденцию к тоталитаризму или, по крайней мере, силы угнетения с готовностью их применяют. Но христианство предлагает истину, которая может ниспровергнуть угнетение. Как?[30] (а) Христианство не претендует на объяснение всей реальности. Существует огромное количество тайн – вещей, о которых нам просто не говорится (Второзаконие 29:29). Нам не дается никакой «теории всего», которая могла бы объяснить вещи с точки зрения эволюционной биологии или социальных сил. Реальность и люди сложны и загадочны. (б) Христианство не заявляет, что, если мы будем следовать своей собственной программе, большинство наших проблем будут решены. В мета-нарративах (Нарратив – повествование о каких-то событиях. Мета-нарратив – повествование о повествовании; т.е. история, которая рассказывается о другой истории – прим. ред) есть комплекс «мы – спасители». Христиане верят, что мы можем бороться за справедливость, зная, что в конце концов Бог все исправит, но до тех пор мы никогда не сможем рассчитывать на то, что полностью исправим мир. Христианство – не утопия. (в) Наконец, сюжетная линия всей Библии — это повторяющееся взаимодействие Бога с несчастными, беспомощными и угнетенными. Центральная линия Ветхого Завета – освобождение рабов из плена. Снова и снова в Библии «Божьи избавители», как правило, являются расовыми и социальными аутсайдерами, людьми, которых видят слабыми и отверженными в глазах властных элит мира.

В-четвертых, только библейская справедливость предлагает радикально подрывное понимание власти. Постмодернистский взгляд справедливо критикует либеральные и другие светские взгляды как слепые к действиям власти и угнетению в человеческой жизни и обществе. Либералы справедливо критикуют постмодернистов за то, что они склонны (и слепы) к собственным формам угнетения. Библейская справедливость, в отличие от либералов, дает нам глубокое представление о власти и ее коррумпированности, но, в отличие от постмодерна, дает нам модель для изменения того, как она используется в мире.

Когда Бог пришел на землю в Иисусе Христе, Он пришел как бедный человек, в семью на дне социального мира. Он пережил пытки и смерть от рук религиозной и правительственной элиты, несправедливо использующей свою власть для угнетения. Поэтому в Иисусе мы видим, как Бог отложил Свою привилегию и власть – Его «славу» – для того, чтобы отождествить себя со слабыми и беспомощными (Филиппийцам 2:5-8). И все же, выдержав насилие и человеческую несправедливость, Он заплатил полную цену за человеческий грех в отношении святой справедливости (Исаия 53:5). Тогда он был вознесен к еще большей чести, а также получил власть царствовать (Филиппийцам 2:6, 9-11). Иисус принимает власть, но только после того, как теряет ее для служения слабым и беспомощным.

Поэтому Библия не предполагает конец «двоичной» власти («правитель/подданный»). Руководство и власть по своей сути не являются неправильными. Действительно, они необходимы в любом обществе. Но, не прекращая двоичную власть, христианство ее и не сменяет просто тоже. Оно не заполняет верхние ступени власти новыми представителями, которые будут использовать власть так деспотично, как принято в миру.

Так как христианство коренится в смерти и воскресении Иисуса, и христианство ни устраняет, ни сменяет двоичности «правитель/подданный», оно его подрывает. Когда Иисус спасает нас, используя Свою силу только для служения, Он изменяет наше отношение к власти и ее использованию.[31]

В мире нет ничего лучше библейской справедливости! Христиане не должны продавать свое первородное право за чечевичную похлебку. Но они должны принять свое первородное право и совершать справедливость, любовь, милость и смиренномудренно ходить перед Богом (Михея 6:8).

 

 

___________________

Переведено специально для semperreformanda.ru

Это третья статья из серии Тимоти Келлера:
– Библия и раса
– Грех расизма
– Библейская критика светской справедливости, оригинал статьи на сайте quarterly.gospelinlife.com
– Правосудие в Библии (Декабрь 2020)

___________________

Сноски статьи:

[1] См., «Справедливость как добродетель: Изменение понятий» Аласдера Макинтайра (Alasdair MacIntyre, “Justice as Virtue: Changing Conceptions”) Глава 17 в разделе «После добродетели: Исследование теории морали» (After Virtue: A Study in Moral Theory), 3-е издание, Пресса Университета Нотр-Дам, 2012 год (3rd edition, University of Notre Dame Press, 2012), и «Чья справедливость? Которая рациональность?», Пресса Университета Нотр-Дам, 1988 год (Whose Justice? Which Rationality? University of Notre Dame Press, 1988).

[2] История Просвещения сложна, и большинство историков говорят о «Просвещениях» – во множественном числе. Все мыслители Просвещения стремились утвердить нравственные ценности только на основе рациональности, без обращения к религии, как способ помочь людям жить в мире в стране, несмотря на различные религиозные убеждения. Джон Локк был человеком, исповедующим христианство, который верил в Бога и в «естественный закон» – моральные истины, «вшитые» во Вселенную. Но он был частью Просвещения, а именно, чтобы показать, что все эти нравственные истины Бога могут быть вычислены одним только разумом. Так что, хотя можно сказать, что Джон Локк был одним из главных авторов нашего современного западного индивидуализма, он не может быть непосредственно обвинен в нашем секуляризме. Подробнее о недостатках индивидуализма, завещанного нам Локом, см. Роберт Белла и др: «Склонности сердца: Индивидуализм и обязательства в жизни Америки (с новым предисловием)», Пресса Калифорнийского университета, 2008 (Habits of the Heart: Individualism and Commitment in American Life (With a New Preface), University of California Press, 2008).

[3] Юм сам не был моральным релятивистом. Он не говорил: «У тебя есть своя правда и мораль, а у меня – своя». Он верил в нравственные истины, хотя и не был объективно независимым насчет наших чувств и интуиций, но все же имел некую стабильность, потому что считал, что чувства людей насчет добра и зла почти полностью совпадают. И по тому, что мы повсеместно согласны, например, с тем, что убийство — это неправильно, то можно сказать, что это неправильно, даже если определенный человек может чувствовать по-другому. Но проблемы с мнением Юма огромны. Во-первых, если единственной основой нравственности является то, что наши общие нравственные чувства и интуиции совпадают – что происходит, когда они не совпадают? После Юма уже нет возврата к «совместному рассуждению» – ни по принципу эгоизма, ни по выяснению «естественных» законов.  Во-вторых, если единственной основой нравственности являются чувства большинства, то как вы сможете предъявить претензии к большинству за несправедливость по отношению к меньшинству? Если бы рабство было приемлемо для нравственных интуиций большинства людей (а оно было таковым на протяжении тысяч лет), то не могло бы быть ничего объективно неправильного. И на каком основании кто-нибудь мог бы сказать большинству: «Это неправильно и должно прекратиться»? Если Юм прав, то нет никаких оснований для такого движения за справедливость.  В конце концов, на территории Юма мораль действительно становится относительной.

[4] Для большей информации о Просвещении и морали: в наше время многие светские люди пытаются найти основу морали, которая не укоренилась в религии, но, тем не менее, не заканчивается релятивизмом, основанным только на наших чувствах. Целью проекта было найти научную, эмпирическую основу морали. Но эти усилия не увенчались успехом. См. Джеймс Дэвисон Хантер и Пол Неделиски: «Наука и добро: трагический поиск основ морали», Йель, 2018 (James Davison Hunter and Paul Nedelisky, Science and the Good: The Tragic Quest for the Foundations of Morality, Yale, 2018). См. также Кристиан Смит: «Атеистический обман: что атеизм не может обеспечить», Оксфорд, 2018 (Christian Smith, Atheist Overreach: What Atheism Can’t Deliver, Oxford, 2018). Наконец, для краткого обзора см. Филипп Горски: «Откуда берется мораль?» (Philip Gorski, “Where Do Morals Come From?” Public Books, February 15, 2016).

[5] MacIntyre, After Virtue, 57-59.

[6] Как уже было сказано, это всего лишь краткое изложение. Вскоре мы сможем опубликовать статью, содержащую более полное библейско-богословское изложение правосудия.

[7] Bruce K. Waltke, The Book of Proverbs: Chapters 1-15, Eerdmans, 2004, 97. Более ранняя цитата составлена Уолтке (Waltke) со ссылкой на Дж. У. Олли (J.W. Olley).

[8] Юбилейный год (Левит 25), законы бегства и само определение «саддик» (праведности) «предполагают резкую критику [обоих] 1) статизма, пренебрегающего драгоценным сокровищем личных корней, и 2) необузданного индивидуализма, который защищает людей за счет сообщества». Крейг Бломберг: «Ни бедность, ни богатство», Аполлос, 1999, 46 (Craig Blomberg, Neither Poverty Nor Riches, Apollos, 1999, 46).

[9] Посмотрите, как пагубный фаворитизм Авраама, проявленный по отношению к сыновьям, был воспроизведен как в Исааке, так и в Иакове, что имело ужасный эффект. (Бытие 12-50)

[10] Притчи 13:23 – «Много хлеба бывает и на ниве бедных; но некоторые гибнут от беспорядка». Уолтке (Waltke), 549-550. «Много хлеба … на ниве бедных» означает землю, настолько продуктивную, что она приносит плоды даже тогда, когда ее не вспахивают. «Много хлеба» означает, что бедняки усердно трудятся, чтобы собрать урожай. Тогда почему же они бедны? «… их существование сметается через несправедливость [хеб ло мишпат]». Тогда вот три возможные причины бедности – окружающая среда, личная и социальная. Согласно притчам, иногда бедность вызвана нехваткой ресурсов, иногда личной безответственностью. Но здесь мы видим, что бедность может быть вызвана абсолютной несправедливостью, без всякой вины со стороны бедных.

[11] John B. Taylor, Ezekiel: An Introduction and Commentary, Tyndale, 1969, 147.

[12] Веками библейские ученые признавали в Библии баланс между коллективной и личной ответственностью. В течение нескольких десятилетий существовало мнение, что Бог имеет дело с Израилем только на коллективном уровне, никогда лично, и поэтому Иезекииль 18:1-32 является новшеством. См. Гордон Маттис: «Иезекииль 18 и риторика нравственных рассуждений», Общество библейской литературы, 1990 (Gordon Matties, Ezekiel 18 and the Rhetoric of Moral Discourse, Society of Biblical Literature, 1990) для более подробной информации об этих рассуждениях. От этой точки зрения сейчас в значительной степени отказались как от слишком упрощенной. См. Даниэль Исаак Блок: «Книга Иезекииля, главы 1-24», Эрдманс, 1997, стр. 556 (Daniel Isaac Block, The Book of Ezekiel, Chapters 1–24, Eerdmans, 1997, p. 556). Прежде всего, более ранние тексты, такие как Второзаконие 24:16, требовали, чтобы судьи не возлагали на людей ответственность за грехи их родителей или детей. Поэтому сегодня большинство ученых понимают, что в Библии есть как коллективная, так и личная ответственность за грех. Несмотря на эту долгую историю толкования, сегодня многие продолжают настаивать на том, что любой учитель Библии, говорящий о коллективном грехе и ответственности вообще, как будто вычитывает современные либеральные или марксистские идеи из Библии. Иногда они признают, что Израиль часто подвергался коллективному осуждению, но они утверждают, что Бог не делает этого с остальными из нас. При этом игнорируется тот факт, что Бог возлагает ответственность и на другие народы за грехи их предков (Второзаконие 23:3-4; Амос 1:1-2,5). Поэтому мы не можем сделать вывод, что любой учитель Библии, говорящий о системной несправедливости или коллективном грехе, должен налагать на текст светские идеи.

[13] И мы должны помнить, что теории справедливости не обязательно являются политическими категориями. Например, и политические консерваторы, и политические либералы могут быть сторонниками любых из первых трех.

[14] Я в основном следую за Майклом Санделом (Michael Sandel), который в книге «Справедливость: как поступать правильно?» (Justice: What’s the Right Thing to Do? Farrar, Straus, and  Giroux, 2009) перечисляет четыре теории справедливости – либертарианство (Роберт Нозик (Robert Nozick), утилитаризм (Джон Стюарт Милл ((John Stuart Mill), либерализм (Кант/Джон Роулз) и этика добродетели (Аристотель/МакИнтайр). Я не рассматриваю этику добродетели и теорию справедливости этой школы, потому что, хотя она и имеет влияние среди некоторых интеллектуалов, в настоящее время она не является культурно влиятельной. На ее место я поставил политику идентичности, основанную на постмодернистской критической теории. Это очень влиятельный новый игрок на поле, который не был так заметен, когда писал Сандел. Так что мои четверо: либертарианство, либерал, утилитаризм и постмодерн. Я объясняю в сноске ниже, почему я думаю, что это справедливо называть последний взгляд постмодерном.

[15] Чарльз Тейлор: «Секулярный век», Гарвард, 2007 (Charles Taylor, A Secular Age, Harvard, 2007).

[16] «Локкианские» естественные права — это право на жизнь, свободу и частную собственность. В своем труде «Два трактата о правлении» Джон Локк утверждал, что люди имеют право на защиту и сохранение своей физической жизни, право свободно выбирать, как им жить, если они не препятствуют свободе других людей, а также на право на собственность. Это включало в себя не только частную собственность, но и, по мнению Локка, каждый человек сам владеет собой. Некоторые утверждают, что это «негативные права», потому что в своей формулировке они, в основном, являются правом не допустить, чтобы с нами что-то случилось (например, убийство, тюрьма без суда, воровство, чрезмерное регулирование поведения).

[17] Сандел считает, что точка зрения Роулза строится на правах концепции, выдвинутой Иммануилом Кантом, который имел гораздо более глубокое понимание, чем Локк. (Sandel, Justice, 140) «Категорический императив» Канта, который настаивал на том, что каждый индивидуум в силу того, что он рациональное существо, должен рассматриваться «не как средство для достижения цели, а как самоцель». Многие указывали на то, что это, по сути, версия доктрины христианства об образе Бога, однако она не соответствует этому. Любая концепция прав, основанная на выявленных способностях (таких как рациональность или способность делать выбор), открывает возможность утверждать, что некоторые люди (старики, младенцы, инвалиды), не обладающие выявленными способностями, не имеют никаких прав. См. Николас Волтерсторфф: глава 15 – «Возможно ли светское обоснование прав человека?» – в книге «Правосудие: права и правонарушения, Принстон, 2010, 223-241 (Nicholas Wolterstorff, Chapter 15- “Is a Secular Grounding of Human Rights Possible?” in Justice: Rights and Wrongs, Princeton, 2010, 223-241).

[18] В качестве примера конфликта по поводу «экономических и социальных прав» можно привести недавнее разногласие по поводу Комиссии по неотъемлемым правам Государственного секретаря Майка Помпео (Secretary of State Mike Pompeo’s Commission on Unalienable Rights). Комиссия отдала приоритет «локкианским» правам – свободе слова, религии и частной собственности, а не социальным и экономическим правам. Основные средства массовой информации были шокированы. Но этот спор – не что иное, как последняя версия старых дебатов Роберта Нозика и Джона Роулза по поводу того, что считается «правами». Без понимания идеологической и исторической подоплеки журналисты не могли разобраться в происходящем. См. «Нью-Йорк Таймс», 16 июля 2020 г. «Помпео говорит, что политика в области прав человека должна отдавать приоритет имущественным правам и религии». См. New York Times, July 16, 2020 “Pompeo Says Human Rights Policy must Prioritize Property Rights and Religion”. Ресурс: https://www.nytimes.com/2020/07/16/us/politics/pompeo-human-rights-policy.html

[19] См. Тейлор: «Секулярный век» (Taylor, A Secular Age) и Ларри Сидентоп: «Изобретая индивида: происхождение западного либерализма», Гарвард, 2014 г. (Larry Siedentop, Inventing the Individual: The Origins of Western Liberalism, Harvard, 2014) – всего лишь два примера. В последние несколько лет эти ученые, а также Филипп Горски (Philip Gorski) из Йеля, Эрик Нельсон (Eric Nelson) из Гарварда и многие другие утверждали, что христианские верования являются источниками ценностей западного либерализма в области прав человека и заботы о бедных. Совсем недавно Том Холланд – «Доминион: как христианская революция переделала мир» (Tom Holland, Dominion: How the Christian Revolution Remade the World, Basic Books, 2019) – подытожил большую часть этого представления в длинной, но популярной книге. Конечно, именно Фридрих Ницше изначально утверждал, что без веры в христианского Бога нет никаких оснований для веры в равные права и достоинство человека, и что все либералы, которые придерживаются таких ценностей, на самом деле все еще остаются христианами (по крайней мере, в этой части своего мышления), не признавая этого.

[20] Классическим примером этой идеи является Роберт Белла (Robert Bellah) и др.: «Индивидуализм и приверженность в американской жизни; С новым предисловием», Калифорнийский университет, 2008 (Robert Bellah, et al, Habits of the Heart: Individualism and Commitment in American Life; With a New Preface, University of California, 2008).

[21] Сандел, 103 (Sandel, 103).

[22] История, лежащая в основе этой теории справедливости, включает слияние нескольких важных направлений или школ мысли. Она начинается с учения Карла Маркса о том, что вся реальность определяется социальными силами, и поэтому не только наше поведение, но и наши убеждения в истине и нравственности определяются классовым сознанием. Но Маркс использовал эту основную радикальную идею почти полностью для критики экономики, классовой и экономической систем. В двадцатом веке архитекторы «современной критической теории», такие как Адорно и Марксузе (Adorno, Marcuse), начали применять этот марксистский анализ для критики культуры во всех ее формах. Их целью было сделать видимыми скрытые операции власти, которые представители буржуазии использовали для поддержания угнетения пролетариата – не столько силой закона, сколько силой культуры, искусства, истории. Позже французские постмодернисты, такие как Деррида, Фуко и Лиотар (Derrida, Foucault, Lyotard), стали еще более радикальными, подробно размышляя о нестабильности языка и приходя к выводу, что любое утверждение правды вообще является порождением власти. Это означало, что теперь от реальности не осталось ничего, кроме власти. Эти первоначальные французские постмодернисты, однако, скептически относились к социальным реформам и предполагали, что любая теория справедливости сама по себе станет инструментом угнетения. (Именно по этой причине они отвергли классический марксизм.) Одной из причин их глубокого скептицизма была последовательность мышления. Если все претензии на истину и общее видение — это способы угнетения людей, то никто, кто претендует на добро и зло, справедливость и несправедливость, не сможет избежать этого угнетения, какими бы благими намерениями он ни руководствовался. Кому вообще решать, что есть правда и справедливость? Все, что мы делаем и говорим, имеет власть над людьми. Поэтому лучше всего просто выделить немного свободы для себя и других, деконструируя все общее видение и будучи самосозданной личностью, оставаясь оторванным от всех движений.  Несмотря на такое отношение к первоначальным постмодернистам, ряд мыслителей, особенно в американской академии в конце 1980-х и 1990-х годов (Деррик Белл, Кимберл Креншоу, Джудит Батлер и многие другие (Derrick Bell, Kimberle Crenshaw, Judith Butler), приняли то, что французские постмодернисты говорили о власти и правде, но не применяли это к себе (как это делали изначально постмодернисты). Скорее, они привнесли более позитивный взгляд на социализм вместе с постмодернизмом в то, что было названо «постмодернистской критической теорией». Это стратегия радикальных социальных изменений, которая направлена не только на переворот традиционных и религиозных взглядов, но и на сам светский индивидуалистический либерализм.

[23] Подробнее о том, как современные школы мысли развиваются по сравнению со старыми: Чарльз Тейлор в «Светском веке» показывает, как современный секуляризм вырос из Просвещения и других старых движений не прямым путем, а «зигзагами», иронией и непреднамеренными последствиями. Так что марксизм — это не то же самое, что нео-марксистская критическая теория Франкфуртской школы, не то же самое, что французские пост-структуристы, и не то же самое, что постмодернистские критические теоретики после 1989 года. Каждая группа была крайне критичной по отношению к другим. Марксисты, такие как Терри Иглтон (Terry Eagleton), сильно критикуют таких пост-структуристов, как Фуко и Деррида (см. его «Иллюзии постмодернизма» (The Illusions of Postmodernism), 1996), а Деррида отвергает классический марксизм в «Призраках Маркса» (Specters of Marx), 1993). Однако связи между этими движениями также широко признаны. Даже внутри тома «Призраков Маркса» Деррида говорит, что «Деконструкция… — это, можно сказать, в традиции определенного марксизма, в определенном духе марксизма» и «надо принять наследие марксизма». Так что Тейлор прав насчет «зигзагов». Еще один пример: Тейлор показывает, как постструктуризм, или то, что он называет «имманентным контрпросветлением», является плодом Ницше наравне (если не более) с Марксом, даже несмотря на то, что Ницше презирал марксизм. Подробнее о том, как постструктурализм был в каком-то смысле отвергнут, в каком-то смысле принят -– в соответствии с более поздней критической теорией, см. Walter Truett Anderson, The Truth About the Truth, Putnam, 1995, позже выпущенный в сокращенном виде под названием The Fontana Postmodern Reader, Fontana, 1996.

[24] Для интересного примера идеологии «все неравенства обусловлены социальными силами» читайте Ибрама З. Кенди: «Хватит обвинять молодых избирателей в том, что они не голосовали за Сандерса» (Ibram X. Kendi “Stop Blaming Young Voters for Not Turning Out for Sanders” The Atlantic, March 17, 2020). Кенди обращается к извечной проблеме, а именно к тому, что пожилые люди голосуют гораздо больше, чем молодые. Так было на протяжении многих поколений, и большинство наблюдателей связывают это с большим количеством внутренних факторов. Более молодые люди более мобильны и, как правило, менее укоренились и менее привержены определенной местности, «молодежная культура» не делает на нее такого же акцента и так далее. Кенди вообще отказывается оказывать какое-либо влияние на личностные или культурные факторы. Все различия в результатах должны быть связаны со «структурными» факторами или социальной политикой. Он пишет: «Есть только две причины исторического и продолжающегося по сей день неравенства в голосовании между молодыми и пожилыми американцами. Либо что-то не так с молодыми американцами, как группой, либо что-то не так с нашей политикой голосования. Либо другие колеблющиеся избиратели ненадежны, либо наша система голосования ненадежна. Либо что-то не так с людьми, либо что-то не так с политикой».

[25] Пример: «Хотя я и верю, что ценности построены социально, а не даны Богом… я не верю, что гендерное неравенство более оправданно, чем расовое неравенство, несмотря на неоднократные попытки выдать его за культурный «обычай», а не за образец несправедливости». Мари Рути: «Зов характера: жить достойной жизнью» (Mari Ruti, The Call of Character: Living a Life Worth Living, Columbia, 2014, p.36). В том же пункте она говорит, что все ценности являются социально конструируемыми, но ее взгляды на то, что представляет собой несправедливость, не являются таковыми. Такой самооправданный, противоречивый подход к правосудию типичен для нашего времени.

[26] Более подробно о серьезных трудностях, с которыми сталкиваются марксизм, постмодернизм и различные формы критической теории при внесении любых моральных заявлений о ценностях или истине, см. важную работу Стивена Лукеса «Марксизм и нравственность» (Steven Lukes, Marxism and Morality, Oxford, 1985), а также Кристофера Батлера «Постмодернизм: очень короткое введение» (Christopher Butler, Postmodernism: A Very Short Introduction, Oxford, 2002). Лукес, сам будучи марксистом, пишет о «парадоксе» или противоречии марксизма: «С одной стороны [в соответствии с марксизмом], нравственность – это форма идеологии и, следовательно, социальная по происхождению, иллюзорная по содержанию и служащая классовым интересам; поэтому любая данная нравственность… относится к конкретному способу производства и к определенным классовым интересам; нет ни объективных истин, ни вечных принципов нравственности; сама форма нравственности и общие идеи, такие как свобода и справедливость…[это] только множество буржуазных предрассудков, за которыми скрываются не менее буржуазные интересы». (Здесь Лукес цитирует Маркса и Энгельса). «С другой стороны», – Лукес продолжает: «Невозможно не заметить, что тексты Маркса и другие марксистские материалы изобилуют моральными суждениями, неявными и явными» (Лукес, стр.3). Более поздние постструктуристы и приверженцы критической теории – когда говорят о морали как о «социально конструируемой» и при этом продолжают делать неявные моральные заявления, которые они не рассматривают как относительные и конструируемые – участвуют в том же противоречии. Подробнее о том, почему все формы современного секуляризма имеют «неадекватные нравственные источники для поддержания своих высоких нравственных идеалов», см. Чарльз Тейлор: «Секулярный век», главы 15 «Имманентная структура», 16 «Противонаправленные влияния», 17 «Дилеммы I» и 19 «Тревожные рубежи современности» (Charles Taylor, A Secular Age, Harvard, 2007, chapters 15 “The Immanent Frame”, 16 “Cross Pressures”, 17 “Dilemmas I” and 19 “Unquiet Frontiers of Modernity”, pp. 539-773).

[27] Miroslav Volf, The Spacious Heart: Essays on Identity and Belonging, Trinity Press, 1997, 57.

[28] Хотя я не хочу, чтобы христиане полностью купились на какое-либо из этих светских представлений о правосудии, читатели не должны приходить к выводу, что эти четыре взгляда одинаково верны или в равной степени ошибочны. Это не так. Я не выступаю за моральную эквивалентность всех этих взглядов, хотя понимаю, что мою статью можно было бы прочитать именно так, и это является причиной данного пояснения. У меня, безусловно, есть мои любимые среди этих четырех мнений. Я вижу одних ближе к библейской справедливости, а других дальше. Но ответить на вопрос: «С какими из этих взглядов христиане могут работать лучше всего?» – выходит за рамки данной статьи.

[29] Макинтайр в своей главе, сравнивая либертарианский взгляд на справедливость (Нозик) с либеральным (Роулз), показывает, что в конце концов аргументы сводятся к тому, чтобы сказать: «но я заслуживаю этого» или «но бедные заслуживают этого». Однако, как показывает Макинтайр, ни один светский взгляд не может такого сказать. Светские взгляды добровольно отказались от такого языка и аргументации. Во вселенной, в которой мы только что появились не с какой бы то ни было целью в процессе, который в основном носит насильственный характер, мы не можем говорить о том, что что-то – заслуженное, правильное или неправильное. Самое большее, о чем светские мыслители могут когда-либо спорить, это то, что при некотором анализе затрат и выгод убийство людей или голодание бедных нецелесообразно для некоторых из них в конце концов. Тем не менее, как указывает Макинтайр, ни один из приверженцев этих взглядов не может избежать таких разговоров. Они неизбежно «занимаются контрабандой» в выражениях морали и добродетели, которые их собственное видение мира не может поддержать. Это должно им что-то сказать. См. Макинтайр, «Справедливость как добродетель: Изменение понятий», глава 17 «После добродетели» (MacIntyre, “Justice as Virtue: Changing Conceptions” Chapter 17 in After Virtue, 249).

[30] Для основных идей из этого пункта см. Ричард Баукхэм: «Чтение Священного Писания как связной истории», под ред. Ричарда Б. Хейса и Эллен Ф. Дэвис (Richard Bauckham, “Reading Scripture as a Coherent Story,” in Richard B. Hays and Ellen F. Davis, eds), «Искусство духовного чтения» (The Art of Reading Scripture, Grand Rapids, MI: Wm. B. Eerdmans, 2003, 45-55). Я конкретизирую эти идеи в книге «Осмысление Бога: поиск Бога в современном мире», глава 10: «Справедливость, которая не создает новых угнетателей» (Making Sense of God: Finding God in the Modern World, Penguin Books, 2016, Chapter 10: “A Justice That Does Not Create New Oppressors” 193-211).

[31] За основную идею в этом заключительном разделе, посвященном христианству и власти, я в долгу перед Кристофером Уоткиным (Christopher Watkin). См. его труд «Мишель Фуко» (Michel Foucault, Presbyterian and Reformed, 2018).

 

Тимоти Келлер
Пастор известной церкви "Искупитель" в Нью-Йорке. Популярный проповедник и спикер, а также автор многих книг.

Оставить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *